А у меня ноги не держат. Я кое-как подтягиваю джинсы и оседаю. Горло саднит от глубокого дыхания, между ног всё горит. А Шевцов усмехается. Усмехается!

— Ты плохо себя вела, Яна, — голос севший. — Поэтому осталась без сладкого.

Да чтоб тебя, Шевцов. Борюсь с диким желанием показать средний палец, но даже боюсь представить, что меня за это будет ждать. Поэтому просто прикрываю глаза.

— Ещё раз исчезнешь — сам узнаешь, что значит остаться без сладкого.

Алексей ухмыляется и застёгивает ремень на брюках, помогает мне подняться. Ноги подкашиваются, и мне приходится опереться на стену.

— Иди один, мне нужно в душ.

Лекс.

Затягиваюсь на полные лёгкие. Есть определённый кайф курить на улице, когда холодно. Пальцы пахнут ею, и несмотря на недавний сокрушительный оргазм, я снова её хочу. До безумия, до одури. Да что же это, мать вашу, такое?

— Я смотрю, Лекс, эта девочка и правда тебе дорога.

Какого-то хуя рядом материализуется Ермолай-младший.

— Подглядывал, Антошка?

— Фу. Нет, конечно, — он морщится и тоже закуривает. — Вид твоей голой задницы может нанести мне травму.

— Травму я могу тебе и по-другому организовать.

Вот какого хера этот ублюдок обламывает кайф?

— Знаешь, Алёша, — убью его за Алёшу. — Думаю, я был не прав. Борис твой.

Молчу. Жду условий. А они будут, это же Ермолай.

— Можешь делать с ним всё, что захочешь, — Антон пожимает плечами, а потом выдыхает дым и поворачивается ко мне. — На ринге.

Сукин ты сын.

— Согласен.

36

Хитрожопый сукин сын. Но ради бестолочи я готов ввязаться в это дерьмо, а по ходу дела разберусь, как и Антошке яйца подкрутить.

Ермолай уехал двадцать минут назад. Интересная получается картина. Он сказал, я должен выиграть ему два боя, и в третьем получу ублюдка.

— Лекс, ты же понимаешь, что за тобой охота началась ещё месяц назад. Некоторые люди ещё помнят, каким перспективным бойцом ты был в школе. А самбист, бывший военный да ещё и призёр крупных соревнований в прошлом — лакомый кусок.

— Подавиться не боишься?

— Лёха-Лёха, — Ермолай засовывает руки в карманы и мечтательно смотрит на верхушки елей, что виднеются за забором. — В этом бизнесе крутятся большие деньги. И я планирую выйти на более высокий уровень, а ты — мой билет. Ты помнишь Коршака?

— Помню.

— Мы с ним претендуем на одну нишу. Через три недели турнир, а у меня нет достойного бойца.

— Я сейчас расплачусь от того, как высоко ты меня ценишь, может, и отсосёшь заодно?

— Лекс, я серьёзно. Это неплохая сделка. Выиграй мне эти два боя, и Борис твой.

— А что если я просто найду его и без тебя. Ты же понимаешь, что твоего водителя ты больше не увидишь. По крайней мере, боец с него будет больше никакой.

Антон замолкает. Думает целых несколько минут, глядя под ноги. Я считываю эмоции с его лица — колеблется.

— Выведешь меня в другую нишу, и клуб твой, Лекс, — напускная деловитость слетает с него, точно сдутая ветром. — Это хорошая ставка. Потом, если захочешь, я помогу и тебе войти в этот бизнес. Нам ни к чему враждовать, Алексей. Ты немного потерян, потому что долго отсутствовал. Но ты — это ты, и рано или поздно встанешь на ноги. И мне бы хотелось быть тебе другом.

Друг хуев, блядь. Ещё бы по-отечески похлопал по спине. Но в чём-то Антошка прав, и чтобы освободить «Дракона» от этого дерьма, придётся замараться. То, что клуб давно не принадлежит Хоминичу, я разобрался. В последнюю неделю пришлось помотаться, а оказывается, есть и более короткий путь.

— Алесей, — слышу за спиной женский голос. Наташа. Ещё один блядский разговор. — Здесь холодно, а ты без куртки.

Она достаёт длинную сигарету и зажимает её между пухлых ярко-накрашенных губ. Такая же красивая, совершенно не изменилась. Наташе нельзя отказать в том, что она умеет следить за собой. И такая же сучная.

— Я закаляюсь, — разговаривать с ней нет никакого желания.

Хочу развернуться и уйти, но её цепкие пальцы с длинными острыми ногтями ложатся мне на локоть. Я притормаживаю, и Наташа тут же её убирает.

— Лёш, — начинает приглушённо. — Прости меня.

Блядь, я не ослышался? Эгоистичная сука просит прощения?

— Тогда, шесть лет назад я поступила ужасно. Я так сожалею, — кажется, я даже чую искренность в её словах. — Ты нуждался в материнской заботе, а я тебя оттолкнула, повела себя отвратительно.

— Шесть лет прошло, Наташа. К чему сейчас об этом говорить?

Я спокоен. Но только внешне. На самом деле мне хочется схватить её за дорогущий меховой воротник пальто и приложить головой о стену.

— Может, я и плохая мать, но всё же мать. А вы были совсем детьми. Мне стало страшно, что ты сломаешь мою девочку, Лёша.

Её голос прерывается, в глазах стоят слёзы. Она судорожно сжимает полы пальто, да так что белеют костяшки пальцев. Дрожит.

— Я думала, через год ты вернёшься. Станешь более сдержанным, поумнеешь. И Яна станет взрослее. Возможно тогда бы вы пришли к чему-то.

— И как, твои надежды оправдались?

Наталья горько усмехается.

— Дочь стала мне ещё более чужой. Она всё поняла.

Жена отца достаёт вторую сигарету, кивает на зажигалку, что я верчу в пальцах. Приходится поднести огонь к её лицу.

— Твоя мама…

— Заткнись. И больше ни слова не говори о моей матери, — говорю с ледяным спокойствием, но женщина замирает, запнувшись на полуслове.

— Лёш, — её голос сел, когда она начинает снова говорить спустя минуту молчания. — Я же всё вижу. Пожалуйста, не обижай её. Яна не умеет выживать как я, ей нужна стена, за которую можно спрятаться. Если моя девочка доверится тебе, прошу, сбереги её. Ты сможешь, я знаю.

Какой бы стервой ни была моя мачеха, в любви к ребёнку ей не откажешь. Хоть и проявлялась эта любой хрен пойми как.

— Ты, конечно, редкая сука, Наташа, — всё же говорю, надоело быть политкорректным. — Но твоя дочь тут ни при чём. Она в безопасности. Даю слово.

Наталья сдавленно выдыхает, и тут как раз открывается дверь. Из дома, уже в пальто, вылетает моя бестолочь. Она порывисто обнимает мать, дёргано мажет по мне взглядом.

— Яна, неужели тебе уже пора?

— Да, мам, такси ждёт. Пока-пока.

Цепляю её за локоть, удерживая на месте. Нихрена себе, сбежать собралась?

— Отпусти машину.

— Лёш, мне правда пора, — девчонка бросает короткий взгляд на мать, которая стоит, застыв и не вмешиваясь. — Завтра на дежурство.

Я чувствую её нежелание говорить при матери. Я теперь вообще чувствую все вибрации её настроения. В натуре магия какая-то.

— Я возьму куртку и ключи. Стой здесь.

Смотрю так, чтобы поняла. Сбежит — я приду. И тогда пусть не обижается.

Оставляю их с матерью и ухожу в дом. Прощаюсь с отцом, забираю вещи и выхожу. Наталья на крыльце одна, а за воротами слышен шум шин. Уехала. Сбежала трусливо. А может ей нравится эта охота? Меня она уже заебала. Хотелось просто сгрести её в охапку и засунуть под одеяло.

— Яна пошла отпустить машину, она ждёт за воротами, — поспешно сообщает мачеха.

И снова смотрит этим умоляющим взглядом. Она больше не в праве что-то кому-то запретить.

— Лёш, — хватает снова меня за локоть, когда я начинаю спускаться со ступеней. Да что ж за мода такая — цепляться за чужую одежду. — Прошу…

— Я тебе уже всё сказал, Наташа.

Яна стоит за воротами, кутаясь в ворот пальто. Погода мерзкая, и хочется побыстрее оказаться в салоне. Молчим, пока ворота гаража ползут вверх, открывая доступ к «Лексусу». Выгоняю машину, открываю пассажирскую дверь. Девушка ныряет в салон и подносит озябшие пальцы к отверстиям, из которых идёт тёплый воздух. Я завожу мотор и выезжаю на дорогу. Снег с дождём снова усиливается, барабанит по лобовому, заставляя дворники метаться без остановки.

Я включаю тихую музыку. Странный контраст — уют и напряжение. В груди тепло, а в штанах жарко. Кажется, что каждый волосок на теле тянется в её сторону, как намагниченный. Снова хочу. Много раз, и каждый раз по-разному. Хочу её нежно, чтобы растаяла, чтобы испытала свой первый настоящий оргазм, хочу жёстко, чтобы следы на коже и влага везде, хочу, чтобы сопротивлялась и хочу, чтобы поддавалась. Хочу.